Когда Путину предложили распотрошить чучело Великой Победы, зашить в него придворного политтехнолога и приказать ему маршировать, приплясывать и кланяться царю, тот думал недолго.
Разбили музейную витрину, достали экспонат, отряхнули пыль, высыпали опилки и запихнули в эту шкуру какого-то жулика. Сначала похихикивали, как ловко вышло: народу воскрешение понравилось (ему вообще нравятся воскрешения), Победа рьяно козыряла новому Главнокомандующему, словно не видя никакой разницы между этим и прежними; оживленное божество можно было водить за собой на поводке, пугая им супостатов и внушая благоговение верующим.
Было очень удобно, а интеллигенцию, которая все сетовала, что такое использование мощей есть осквернение святыни, проигнорировали. Да еще и тех, кто брюзжал об осквернении святынь, самих обвинили в осквернении святынь.
А кроме интеллигенции никто и не стал спорить с тем, что двадцать миллионов человек погибли не за Родину, а за Сталина. Кроме интеллигенции, всех будто бы и устраивало, что «этого больше не должно повториться никогда» как-то само превратилось в «если надо, повторим». И превращение дня памяти и мира в милитаристский карнавал тоже не устраивало, кажется, только интеллигентишек, западных наймитов.
Народ можно понять. Народ рядится на майские шашлыки в выцветшие гимнастерки и пилотки, чтобы ощутить связь с предками, неслучайность своего нищего и суетного существования, оправданность и осмысленность повседневных лишений. Люди косплеят фронтовиков, потому что хотят почувствовать себя продолжателями дел тех, кому выпала великая и ясная миссия – защитить свою семью и освободить свою Родину от беспощадного врага.
И власть понять можно. Власть уже каждый день рядится в жуковский китель, чтобы скрыть свою ничтожность, свою безыдейность, свою вороватость, свое полное моральное банкротство. Ряженые генералы тоже притворяются наследниками фронтовиков, но на самом-то деле являются наследниками НКВД, продолжателями дела заградотрядов и конвоев, которые гнали освобожденных из немецкого плена солдат теперь уже в советские лагеря. Так что и их «можем повторить» оборачивается повторением не боевых подвигов, а заградотрядовских.
Власть выжимала из Победы все; когда один скоморох выдыхался, его из чучельной шкуры вытряхивали и зашивали туда следующего, а прочие стояли кругом и идей набрасывали – что еще этакого может исполнить выпотрошенное божество. Оно получалось как бы дрессированное, оно любые трюки умело. Ему поручали волшебство с выборами, ему поручали за Крым пояснять, ему поручали и далекую Сирию жечь, и оппозицию дома кушать, и со всем чучельная Победа справлялась. Пока ей не приказали сбацать реплику Великой отечественной.
Задача оказалась не из простых. Играть надо было за наших, а вести себя, как фашисты: начать войну с ночных бомбежек Киева, прямо по тексту песни, а людям внушить, что напали на нас; захватывать чужую землю и к себе приштопывать, а доказывать, что своих освобождаем. Наконец, русских людей, хоть и с украинскими паспортами, в братские могилы сталкивать, аккурат по-эсэсовски, а чтобы по эту сторону телевизора все верили, что нацисты как раз те, кого освобождать пришли. Сложно, короче, не спрашивайте. Даже у чучела, даром, что кроме битой молью шкуры ничего оригинального в нем не осталось, шерсть дыбом встала.
Но ничего, пригладили, бутафорских орденов навешали, пилотку нахлобучили поглубже и отправили народ окормлять. Народ засомневался в начале: вроде бы отечественная война получается у них, а не у нас? – но чучелу удвоили, утроили эфиры, а кто его стеклянным взглядом гипнотизироваться не желал, тому пообещали срок, если вякнет. И как-то сработало все-таки.
С этой стороны телевизора сработало. А с той началось непредвиденное. С той стороны война оказалась Отечественной по-настоящему. Их враг из потешного, гипотетического стал самым настоящим, беспощадным – и самое главное, бессмысленно жестоким. И весь мир, как ни плясали скоморохи, не верил отчего-то, что чучело живое. Стало ясно, что эту войну царю не выиграть. Что будет поражение – раньше или позже, более катастрофическое или менее – но Победа Поражением обернется непременно. Но отыгрывать назад уже было поздно.
Мне хочется себя успокоить, и я говорю себе: может быть, это поражение будет для нашего народа освобождением. Потому что чучельная шкура трещит уже по швам и скоро лопнет. И только когда она лопнет, люди поймут, что их обманывали. Что внутри чучела прятались урки и прохиндеи. Что это было не чудо воскрешения, а надругательство вандалов над телом святого.
Есть вещи, которые нельзя людям объяснить. С бумаги или по ютьюбу они кажутся ерундой, или вообще непонятно, о чем там тебе бубнят: как это – не нацисты, как это – не та война, как это – нас там не ждут, как это – фашисты как раз у нас, да ну брось! Какие-то вещи не поймешь, если их не прожить.
Может, и хорошо, что сейчас наша власть эксплуатирует память павших на фронтах Великой Отечественной именно таким – самым поганым, самым людоедским и самым безвкусным способом из всех возможных – в меру своих собственных безвкусицы и людоедства. Может, и хорошо, что в самый разгар этого некрошапито она обделается посреди мировой арены, только тогда и лопнет несчастная шкура. Только тогда наконец поймут что-то люди. Только тогда произойдет депобедизация России, и мы перестанем танцевать со скелетами, отпустив духи предков на покой.
Но безумно жаль десятки тысяч ни за что убитых людей. Жаль стертые с лица земли цветущие города. И еще жаль, что словосочетание «русский солдат» еще долго будет не с защитой Родины будет отождествляться, а с изнасилованными женщинами, с убитыми детьми, с белыми лентами, которыми связаны за спиной руки у людей в экскаваторных рвах, и с ворованными добром, которое нищая армия на нищую родину нищей родне.
Зря царизм решил бить стекла музейных витрин. Легко было и хорошо заставлять чучело плясать и себе в ноги кланяться – и ничего другого так и не сделали, чтобы увлечь или хотя бы развлечь народ, да и кормить его было как-то не с руки. Народная вера в Победу хоть как-то цементировала извечные топи, на которых стоит сожранный гнилью аляповатый дворец путинского режима. Когда сама власть веру в Победу разрушит и разъест окончательно, дворец этот, памятник провинциальности, спеси, узколобости и мегаломании своих обитателей, ничем не заслуживших править великой державой, вздрогнет, покачнется и утопнет в трясине русского безвременья.

https://www.facebook.com/dmitry.glukhovsky/posts/5677175878963637

На Дернбургштрассе в Берлине среди других "камней преткновения", напоминающих прохожим о жертвах нацизма, есть латунная табличка, на которой выгравированы несколько дат. Она установлена на том месте, где до войны стоял дом бизнесмена Макса Цукера. После прихода Гитлера к власти он решил эмигрировать из Германии и переехал к сыну, жившему в СССР. Решение оказалось роковым. В 1937 году Макс Цукер был арестован НКВД по обвинению в шпионаже, а в 1939 году, после подписания пакта Молотова – Риббентропа, депортирован в нацистскую Германию. На границе его встречали сотрудники гестапо. Как еврея и уроженца Польши, Макса Цукера отправили в варшавское гетто. 23 октября 1941 года на улице гетто его забили до смерти эсэсовцы.

Документы, недавно обнаруженные в архивах КГБ УССР, открытых для исследователей после революции 2014 года, свидетельствуют о том, как НКВД передавало гестапо беженцев из Германии, надеявшихся найти в СССР спасение от Гитлера.

Протокол, датированный 5 января 1938 года, подписан наркомом Ежовым и прокурором Вышинским. В нем перечислены имена 45 граждан Германии, Австрии и других стран, приговоренных к высылке из СССР. После того, как Сталин и Гитлер стали союзниками в 1939 году, выдача беженцев нацистам была поставлена на поток. До лета 1941 года НКВД переправило в Германию сотни человек. Большинство составляли члены разгромленной Гитлером Компартии Германии. Коммунистов и евреев, искавших в СССР спасения от нацизма, Сталин отправлял к Гитлеру.

Член политбюро КПГ и депутат рейхстага Хайнц Нойман и его жена Маргарета в 1935 году были выдворены из нацистской Германии и приехали в СССР. В 1937 году Нойман был арестован НКВД и казнен. Его жена, как "общественно опасный элемент", в 1938 году была приговорена к пяти годам лагерей и отправлена в Караганду. В 1940 году ее депортировали в Германию. Об этом Маргарета Бубер-Нойман рассказала в мемуарах "Между двумя диктаторами":

..В ночь с 31 декабря 1939 на 1 января 1940 поезд тронулся. Он увозил семьдесят сломленных людей… Через разоренную Польшу мы ехали дальше, к Брест-Литовску. На мосту через Буг нас ждали сотрудники аппарата другого европейского тоталитарного режима – немецкого гестапо. Три человека отказались перейти этот мост: венгерский еврей по фамилии Блох, рабочий-коммунист, осужденный нацистами, и немецкий учитель, чье имя я забыла. Их потащили к мосту силой. Бешенство нацистов, эсэсовцев сразу вылилось на еврея. Нас поместили в поезд и отвезли в Люблин… В Люблине нас передали гестапо. Именно тогда мы смогли убедиться, что нас не просто выдали гестапо, но что НКВД также передало СС касающиеся нас материалы. Так, например, в моем досье было обозначено, что я жена Ноймана, а Нойман был одним из немцев, которых сильнее всего ненавидели нацисты...

Маргарета Бубер-Нойман была заключена в концлагерь Равенсбрюк, где ей чудом удалось выжить.

Эрнст Фабиш (1910–1943) был членом молодежной организации немецкой компартии. После прихода к власти национал-социалистов стал одним из лидеров антифашистского сопротивления. Ордер на его арест был выписан гестапо, но ему удалось в 1934 году бежать в Чехословакию, а затем в СССР. Работал на строительстве электростанций в Сталинске (Новокузнецке) и Подмосковье. В апреле 1937 года Эрнст Фабиш был арестован НКВД, шесть месяцев провел в советских тюрьмах, а в январе 1938 года депортирован в Германский рейх. На границе он был арестован гестапо. В тюрьме Эрнст Фабиш заболел туберкулезом, после пяти лет заключения в 1943 году был убит в концлагере Освенцим.

Продолжение: https://www.svoboda.org/a/29704294.html